Дочь Империи - Страница 112

112

В неписанном кодексе цуранской цивилизации было узаконено, что честь — превыше всего.

Если Альмеко призовет свою семью Оаксатукан на битву в защиту его чести, все другие семьи клана Омекан будут обязаны принять участие в нападении. Так же поступят и члены клана Хадама, посчитав долгом чести ответить на боевой призыв Акомы. Этот клятвенный долг оказания помощи был главной причиной того, что в государстве дело редко доходило до прямого объявления войны; большинство конфликтов разрешалось в пределах Игры Совета. Как ни одно другое бедствие, открытая межклановая война ввергала в полный хаос всю Империю, а потому поддержание стабильности в государстве являлось основной обязанностью Всемогущих. Объявление межклановой войны всегда вызывало гнев Ассамблеи Магов. Текума устало прикрыл глаза. От запахов мясных блюд и соусов его мутило. Тщетно оценивал он в уме варианты дозволенных ответов, в то время как Чимака кипел от бессильного гнева, сидя возле него. Они оба знали, что выбор ответа у Текумы оставался весьма ограниченным. Альмеко был одним из нескольких властителей Империи, обладающих как властью, так и нетерпимым характером. Такое сочетание качеств могло легко подтолкнуть народ к межклановой войне. И притом традиция требовала, чтобы Текума и другие семьи клана Хосондар стояли в стороне и бесстрастно наблюдали за жестокой бойней. Его собственный сын и внук могут быть уничтожены, а он, Текума, не имел права пальцем шевельнуть для предотвращения такого исхода.

Винные соусы на блюдах внезапно показались ему символами того кровопролития, которое могло в недалеком будущем нахлынуть на дом Акома. Во имя спасения жизни сына и внука необходимо предотвратить эту войну. Стараясь не сорваться на крик, Текума спокойно предупредил:

— Господин Стратег, не забывай об Альянсе. Открытое межклановое столкновение означает конец твоим завоеваниям в варварском мире.

Он помолчал, чтобы дать этой мысли утвердиться в умах присутствующих, а затем предпринял попытку довести до ума Имперского Стратега еще одно соображение, которое могло бы обратить гнев всесильного Альмеко в другую сторону. Полководец-Наместник Стратега, возглавляющий атаки на варварские племена, был племянником властителя Минванаби, и если в Высшем Совете возникнет потребность избрать нового Имперского Стратега, Джингу из рода Минванаби поспешит сыграть на том, что армия вторжения и так уже находится под победоносным командованием его родича.

— Минванаби будет особенно доволен, если на белозолотом троне снова утвердится член его семьи, — напомнил Текума.

Лицо Альмеко все еще было багровым, но глаза уже не метали молний.

— Минванаби! — презрительно процедил он. — Чтобы поставить на место этого поедателя нечистот, я готов вынести многое. Но твоего сына, Текума, я заставлю поползать на коленях. Я прикажу ему лечь лицом в навоз и, валяясь у моих ног, молить о прощении.

Текума закрыл глаза, словно у него заболела голова. Что бы ни заставило Банто отдать столь ужасающее распоряжение, причина коренилась, скорей всего, в недомыслии, а отнюдь не в осознанном намерении навлечь разрушительные силы на себя и свою семью. Страдая от стыда и напряжения, он обернулся к Маре, которая не двинулась с места с того момента, когда князь Альмеко произнес свои угрозы ее дому.

— Мара, мне нет дела до приказов Бантокапи насчет гонцов. Пошли за своим паланкином и носильщиками и сама сообщи мужу, что отец требует его немедленного приезда сюда.

Спустилась ночь, но слуги не осмеливались войти и зажечь лампы. В сумеречной полутьме Мара изменила позу и беспомощно взглянула на свекра. Затем, словно окончательно лишившись сил, она кивнула Накойе. Старая женщина сказала:

— Мой господин Текума, хозяин Бантокапи предусмотрел в своем приказе и такую возможность.

Текума ощутил, что сердце его провалилось куда-то вниз.

— И что же он сказал?

Накойя ответила без излишнего драматизма:

— Властитель Акомы сказал, что если ты приедешь и пожелаешь повидать его, мы должны посоветовать тебе доплясать на задних лапках до реки и там помочиться, но только ниже по течению и подальше от земель Акомы, чтобы не потравить его рыбу.

Наступила абсолютная тишина; изумление, гнев и подлинное потрясение отразились на лице Текумы. Затем молчание прервалось взрывом хохота Имперского Стратега:

— Не потравить его рыбу! Ха! Вот это мне нравится! — Жестко взглянув на властителя Анасати, Альмеко произнес:

— Текума, твой сын оскорбил собственного отца. Думаю, что мое требование возмездия будет удовлетворено. У Бантокапи осталась единственная возможность искупить свою вину.

Текума коротко кивнул, благодаря судьбу за то, что наступающая тьма скрывает его печаль. Публично оскорбив родного отца, Бантокапи навсегда расстался со своей честью. Он должен сам лишить себя жизни, дабы избежать позора; в противном случае Текума обязан объявить о разрыве кровных уз и доказать, что его лояльности в отношении сына пришел конец, а для этого отцу следует уничтожить отвергнутого сына вместе со всей его семьей и приверженцами. Политическая борьба между Текумой, властителем Анасати, и Седзу, властителем Акомы, закончившаяся со смертью Седзу, могла теперь перерасти в неутихающую кровную вражду, не лучше той, что существовала между Минванаби и Акомой. Чтобы оградить честь отца от непростительных выходок сына, властитель Анасати обязан убить не только Бантокапи, но и новорожденного наследника Акомы, внука, которого он до сих пор даже не видел. Эта мысль вообще лишила его дара речи.

112