Дочь Империи - Страница 117

117

— Войдите.

Джайкен поспешно вошел в комнату. Впервые за несколько прошедших недель он явился без документов и счетных табличек, с пустыми руками. В явном смятении он поклонился, коснувшись лбом пола у ног властительницы Акомы. Пораженная, Мара взволнованно сказала:

— Джайкен, встань, прошу тебя. Я ни в чем не могу тебя упрекнуть; за время правления моего покойного мужа ты прекрасно исполнял свои обязанности.

Но Джайкен только дрожал и склонялся все ниже, являя собой воплощенное несчастье, скорчившееся на прекрасных керамических плитках пола.

— Госпожа, умоляю простить меня.

— За что?

В надежде, что ей удастся как-то успокоить верного слугу, озадаченная Мара отступила назад и села на подушки. Когда-то они оба провели здесь немало часов, обсуждая финансовые дела поместья.

— Джайкен, пожалуйста, встань и поговорим спокойно, — еще раз попросила Мара.

Хадонра поднял голову, но не встал с колен. Он усердно старался соблюдать сдержанность, предписываемую цуранскими правилами поведения, но удалось ему только одно — изобразить раскаяние.

— Госпожа, я навлек позор на Акому. Прилагая все силы, я не смог… — Он запнулся и сглотнул слюну. — Госпожа, смилуйся надо мной, я не могу печалиться, как подобает, из-за смерти благородного властителя. Он встретил свой конец с честью и доблестью и заслужил, чтобы по нему скорбели. И все же я, по правде говоря, не чувствую ничего, кроме облегчения.

Мара опустила глаза, пристыженная искренним отчаянием Джайкена. Она подняла кисточку, оторвавшуюся от уголка одной из подушек, и откровенно призналась себе, что тоже не находит у себя в душе подлинной скорби по Бантокапи. Да, она играла по-крупному и сегодня воочию увидела плоды содеянного ею. Да, события этого дня повергли ее в ужас и попросту выбили из колеи. И совесть жгучими уколами напоминала о себе. Но таких мук раскаяния, какие терзали примерного слугу, стоявшего перед ней на коленях, Мара в своей душе не находила.

Надо было хотя бы сказать ему несколько слов утешения.

— Джайкен, все знают, что мой муж бывал к тебе несправедлив. Он не смог оценить твои достоинства и пренебрегал мудростью твоих советов. Ты преданно служил ему, пока Бантокапи был жив. Теперь он больше не является твоим хозяином, так послушай меня: надень на запястья красные траурные повязки. Поступай так, как и все остальные, ведь надо соблюдать традиции, но доверяй своему сердцу. Если ты не сможешь скорбеть, то по крайней мере чти память Бантокапи.

Джайкен низко поклонился; было видно, что слова госпожи принесли ему огромное облегчение. Более жестокосердая госпожа могла потребовать, чтобы он лишил себя жизни, и это было ему известно. Но за многие часы, проведенные в обществе Мары, Джайкен успел подметить и другое: когда дело доходило до истолкования нравственных законов, его нынешняя хозяйка оказывалась мудрее и проницательнее, чем большинство правителей. И даже самые убежденные ее противники должны были бы восхищаться дерзостью, с которой она сумела отвести от себя угрозу со стороны Анасати.

После ухода Джайкена Мара просидела в одиночестве несколько часов. Чувства, теснившиеся у нее в груди, были куда более запутанными, чем у честного хадонры. Она наблюдала, как догорают лампы, размышляла и время от времени дремала. Ей снился Ланокота, одетый в красное, и отец, пронзенный остриями вражеских мечей. Иногда его тело меняло очертания, и он превращался в Бантокапи, а порой казалось, что это Лано лежит в пыли, а Кейок провозглашает, что он достойно принял смерть. Временами в ее сознание врывался плач Айяки, громкий и как будто нескончаемый.

Перед рассветом она проснулась в поту, дрожащая от озноба. Лампы догорели, и лунный свет, проникая сквозь перегородки, создавал серебристо-серые узоры на плитках пола. Мара лежала неподвижно, пытаясь постичь смысл единственной истины, которая сейчас имела значение. Она жалела Бантокапи, но не раскаивалась в своем выборе. Служение в стенах храма Лашимы помогло бы Маре сохранить душевный покой и чистоту детских лет. Но теперь, отведав вкус власти и испытав азарт Игры Совета, она твердо знала, что никогда не откажется от своих замыслов.

Легкий ветерок шелестел в кустах акаси, донося в комнату нежный аромат цветов и заставляя забыть запахи чернил и пергамента. Лежа с полузакрытыми глазами, откинувшись на подушки, Мара мысленно поблагодарила мужа за первый и последний прекрасный подарок: в предсмертный час на священной поляне он на мгновение позволил ей увидеть его погубленное величие. Властитель Анасати в свое время не позаботился о том, чтобы помочь росткам добра в душе сына пробиться к свету — и они заглохли. А она потворствовала его разгульной жизни во имя собственной корысти. Изменить прошлое невозможно. Но будущее лежало перед ней, подобно чистому листу пергамента. Мара могла добиться, чтобы Айяки воспитывался совсем по-иному; мужество и сила отца не должны переродиться в упрямство. Некогда она поклялась, что вытравит из души сына задатки, унаследованные им от Бантокапи, зато будет ревностно взращивать в нем все лучшие свойства семьи Акома. Теперь же ей открылось, что Айяки получил такие дары, которые нельзя отвергать.

Любовь, постоянное внимание, забота о том, чтобы ни одно из его дарований не пропало втуне, — вот что поможет ей вырастить сына достойным продолжателем рода Акома, которым будут гордиться даже Анаса-ти. И она обещала себе, что все так и будет.

Глава 11. ВОЗРОЖДЕНИЕ

Мара прислушивалась к неумолчному журчанию ручейка, вытекающего из пруда на тихой поляне священной рощи Акомы.

117