Дочь Империи - Страница 32

От чинного порядка и следа не осталось. Все повскакали с мест и заговорили разом. Одни что-то бормотали себе под нос, другие орали во весь голос. Такое предложение — это было что-то неслыханное в Империи. Кейок потрясал в воздухе мечом, пытаясь восстановить спокойствие, но тут осмелевший крестьянин бросился к ногам Мары:

— Когда властитель Минванаби сразил моего господина, я убежал. Но закон гласит, что я становлюсь рабом победителя!

Голос молодой госпожи явственно прозвучал над общим гвалтом:

— Закон не гласит ничего подобного!

В наступившей тишине все глаза обратились к Маре. Усталая, сердитая, но кажущаяся в своих богатых одеяниях такой красивой на взгляд этих бродяг, переживших месяцы, а то и годы безнадежности в лесной глуши, она твердо заявила:

— Традиция гласит, что работники — это военная добыча. Победитель решает, кто представляет собой ценность как свободный человек, а кого надлежит обратить в рабство. Минванаби — мои враги, и если вы — это военная добыча, то мне и надлежит решать, каким будет ваше положение. Вы свободны.

На этот раз молчание стало гнетущим. Люди беспокойно переминались с ноги на ногу, озадаченные нарушением порядка, который они привыкли считать незыблемым: в цуранском обиходе тонкости общественных отношений определяли каждый шаг. Изменить самые глубинные основы, санкционировать бесчестье — в этом таилась опасность для цивилизации, просуществовавшей уже много столетий.

Мара угадывала смятение своих слушателей. Взглянув на крестьян, чьи лица светились надеждой, а потом на самых скептических и суровых серых воинов, она решила воспользоваться уроками философии, полученными в храме Лашимы.

— Традиция нашей жизни подобна реке, которая берет начало в горах и течет всегда к морю. Никто из людей не в силах повернуть течение вспять, обратно в горы. Предпринимать такую попытку значило бы отвергать закон природы. Как и род Акома, многие из вас познали беду и злосчастье. Я — Акома, и я предлагаю вам объединиться, чтобы изменить ход традиции, в точности так, как ураганы иногда заставляют реку проложить себе новое русло.

Девушка замолчала и опустила глаза. Момент был решающим: если хоть один разбойник вздумает протестовать, она может утратить контроль над ними. Молчание казалось невыносимым. И тогда, ни слова не говоря, Папевайо спокойно снял свой шлем; теперь каждый мог увидеть у него на лбу черную повязку приговоренного.

У Люджана вырвался возглас изумления. Все были поражены: человек, осужденный на смерть, занимал почетный пост в свите знатной властительницы. Мара улыбнулась, гордая преданностью Папевайо и благодарная ему за столь красноречивый жест. Легко коснувшись плеча своего командира авангарда, она вновь обратилась к скопищу людей, живущих вне закона:

— Этот человек служит мне и гордится этим. Никто из вас не желает такой судьбы? — Крестьянину, лишившемуся крова по милости Минванаби, она сказала:

— Если властителю, который победил твоего хозяина, понадобится новый землепашец, пусть попробует прийти за тобой. — Кивком указав на Кейока и его отряд, она добавила:

— Чтобы забрать тебя, ему придется повоевать. А на земле Акомы ты будешь свободным человеком.

Крестьянин рванулся вперед с криком радости:

— Ты доверишь нам честь своего рода?

— Честь моего рода станет вашей честью, — ответила Мара, и Кейок поклонился, подтверждая тем самым свою готовность «повоевать».

Крестьянин рухнул на колени и протянул к Маре скрещенные в запястьях руки в древнем жесте присяги на верность.

— Госпожа, я твой слуга. Твоя честь — моя честь.

Этими словами он оповестил всех, что умрет, защищая Акому, с такой же готовностью, как любой из воинов Мары.

Мара церемонно кивнула, и Папевайо отошел от нее. Он проложил себе путь через толпу изгоев и приблизился к крестьянину. Согласно древнему ритуалу, он обернул ремешком запястья будущего жителя Акомы, а потом снял эти символические оковы, показывая тем самым, что человек, которого могли бы содержать как раба, объявляется свободным. Раздались возбужденные голоса; другие разбойники — числом около десятка — сгрудились вокруг. Они тоже опустились на колени, образовав кольцо вокруг Папевайо, ожидая своей очереди принять предложенную Марой честь и надежду на новую жизнь.

Кейок приказал одному из воинов собрать вместе работников, принесших клятву верности: гвардейцам Акомы надлежало отвести их в поместье, где Джайкен по своему усмотрению назначит их на домашние или полевые работы.

Оставшиеся бандиты с отчаянной надеждой наблюдали за происходящим, пока Мара не заговорила снова.

— Те, кто преступил закон… скажите, в чем состояли ваши прегрешения?

Щуплый, болезненно бледный оборванец хриплым голосом произнес:

— Я непочтительно отозвался о жреце, госпожа.

— Я утаил зерно от сборщика податей… для моих голодных детей, — покаялся другой.

Перечисление мелких провинностей продолжалось, пока Мара не признала, что Люджан ее не обманул: воров и убийц в этой шайке не жаловали. Всем приговоренным Мара сказала так:

— Вы можете и впредь жить так, как жили до сих пор, или поступайте ко мне на службу как свободные люди. Я, властительница Акомы, предлагаю вам прощение в границах моего поместья.

Хотя правом имперской амнистии не был наделен ни один властитель, Мара понимала, что никакой министр имперского правительства не станет утруждать себя вмешательством в судьбу ничтожного, почти безымянного полевого работника… особенно если он никогда и не слыхал о такой амнистии.