Дочь Империи - Страница 81

Ответ мог оказаться слишком смахивающим на измену. Накойя только поклонилась — молча, с бесстрастным лицом. Потом заговорила совсем о другом:

— Я вызову для тебя повивальную бабку, госпожа. Ей знакома мудрость веков, и она сумеет присоветовать, что тебе следует делать, если ты хочешь зачать дитя как можно скорее. Тогда супругу уже не придется тревожить твой сон ради собственной похоти, а залогом безопасности Акомы станет наследник.

Мара села прямее:

— Спасибо, Накойя.

Она похлопала нянюшку по руке и встала. Но, прежде чем она повернулась, чтобы уйти, Накойя пытливо вгляделась в глаза хозяйки. В их глубине она прочла ту же боль и некую толику страха, но увидела она также и яркую искру рождающегося замысла, которую уже научилась узнавать за последние недели. Первая советница Акомы быстро согнулась в поклоне, чтобы скрыть вал чувств, захлестывающих душу; только тогда, когда Мара, с гордо выпрямленной спиной, проследовала по дорожке к своим покоям и скрылась в доме, Накойя моргнула и горько заплакала.

***

Ветер разметал и унес пепел от сгоревшей брачной хижины. В воздухе стояла пыль: погода снова переменилась, было жарко и сухо. Дни становились длиннее; лето приближалось к середине.

Для празднества во славу Чококана было зарезано нужное количество нидр, и все, кроме рабов, облачились в лучшие свои наряды для ритуала благословения полей; жрецы сжигали бумажные картинки, символизирующие жертвоприношение ради обильного урожая. В ожидании церемонии Бантокапи оставался трезвым — главным образом потому, что по тайному распоряжению Мары слуги разбавляли водой подаваемое ему вино. Если ее и утомляло общество громогласного супруга, это никак не отражалось на ее поведении. Только самым доверенным служанкам было известно, что круги у нее под глазами скрыты с помощью искусных притираний, а одежды порой выбраны с таким расчетом, чтобы не оставлять на виду синяки.

Поучения сестер Лашимы позволяли ей укрепить свой дух. Она обретала утешение в беседах с повитухой. Наставления искушенной женщины помогали Маре сделать менее мучительными часы, которые она проводила в постели с мужем. И вот, в какой-то из этих часов, между праздником середины лета и следующим полнолунием, Келеша — богиня новобрачных — благословила ее лоно, ибо она зачала дитя. Бантокапи мало что знал о женщинах, и его неосведомленность сослужила Маре хорошую службу: он принял на веру сообщение, что они теперь не могут соединяться как муж и жена, пока дитя не родится на свет. Поворчав совсем немного, он разрешил ей переселиться в домик, который некогда принадлежал ее матери. В комнатах этого домика было тихо, а вокруг цвели сады. Громкий голос Бантокапи не доносился туда, и это тоже следовало считать благом: по утрам ее всегда мучила тошнота, и спала она не в какие-то определенные часы, а когда придется. Растирая грудь и живот Мары благовонным маслом, чтобы размягчить и сделать более эластичной кожу к тому времени, когда стан будущей матери начнет раздаваться в ширину, повитуха широко улыбнулась:

— Ты носишь под сердцем сына, госпожа, клянусь костями моей матери.

Мара не одарила ее ответной улыбкой. Не имея никакой возможности хотя бы отчасти влиять на решения Бантокапи, испытывая постоянный стыд за то, как он обращается с некоторыми слугами, хозяйка дома — как казалось всем — замкнулась в себе. Но это только казалось. Выбравшись накануне в паланкине на прогулку, чтобы подышать свежим воздухом ранней осени, она забросала Папевайо таким множеством вопросов, что он в конце концов шутливо запротестовал, заявляя, что у него уже не осталось сил для ответов. Вполне войдя в роль покорной жены, Мара старалась, чтобы ни одна мелочь, касающаяся жизни Акомы, не ускользала от ее внимания.

Устав от массажа, Мара поднялась с циновки. Служанка подала ей легкий домашний халат, который Мара и надела, запахнув на животе, который уже начал округляться. Она вздохнула и вернулась к неотвязным мыслям об отце своего ребенка и об изменениях в поместье, к которым привело его правление. Бантокапи добился почтительного к себе отношения со стороны воинов — благодаря грубой силе, выставляемой напоказ, и проявляемой время от времени сообразительности; так или иначе, с ним они были вынуждены всегда держать ухо востро. Он то и дело решал — совершенно внезапно, — что нужно сейчас провести полевые учения, или приказывал первым же солдатам, попавшимся ему на глаза, сопровождать его в город; при этом он и знать не желал, нет ли у этих солдат каких-то иных поручений на ближайшие часы и не назначены ли они нести какую-либо иную службу. В результате гарнизон почти утратил способность выполнять свой основной долг — охранять поместье. Кейок выбивался из сил, пытаясь залатать прорехи в системе обороны, постоянно возникающие по милости Бантокапи, который имел обыкновение изменять или отменять уже отданные приказы. Джайкен проводил все больше времени на дальних пастбищах. Мара успела узнать характер хадонры достаточно хороню, чтобы понять: новый властитель чем дальше, тем меньше внушает ему симпатий. Становилось очевидно, что хорошим хозяином Бантокапи не станет никогда. Как и многие отпрыски могущественных властителей, он пребывал в приятном заблуждении, что богатство — это нечто неисчерпаемое и постоянно имеющееся в распоряжении для исполнения любых его желаний.

***

Настала середина осени, и на дорогах поместья началось оживление, обычное для этого времени года. В воздухе висели тучи пыли: телят прошлогоднего приплода перегоняли сначала в большие откормочные загоны, а оттуда на бойню. Телят, родившихся весной, либо кастрировали, либо оставляли на племя и отправляли пастись уже на другие луга — на склонах холмов.