Дочь Империи - Страница 96

Слуга умчался, а Бантокапи кивком подал знак другому, чтобы тот снова наполнил кубок. Проходили долгие мгновения; стоны Мары не утихали. Вернувшийся вскоре слуга доложил:

— Господин, Накойя говорит, что роды трудные.

Бантокапи кивнул и опять обратился к выпивке для собственного утешения. Ночь содрогнулась от очередного вопля, за которым последовали глухие рыдания. Не в силах более все это выносить, властитель Акомы заорал, перекрывая все прочие звуки:

— Играйте что-нибудь веселое и громкое!

Музыканты грянули марш. Бантокапи допил настойку. Музыка не заглушала криков Мары; это стало уже раздражать ее супруга. Отшвырнув кубок, он потребовал, чтобы ему подали кувшин, откуда и сделал непомерно большой глоток.

Он пил, пока его сознание не помутилось. Не видя ничего, кроме какой-то радужной пелены, он сидел в ванне, глупо ухмыляясь, пока вода не остыла. Но и тогда он не выразил никакого желания выйти из ванны, и обеспокоенные слуги поспешили подогреть еще воды.

Принесли новый кувшин с настойкой, и спустя какое-то время Бантокапи, властитель Акомы, уже утратил способность слышать музыку, не говоря уже о душераздирающих стонах жены.

Наступивший рассвет посеребрил стенные перегородки его спальни. Измученная бессонной ночью, Накойя открыла дверь и заглянула внутрь. Ее господин крепко спал, лежа в холодной воде ванны, и громко храпел. Пустой кувшин из-под настойки валялся на полу. Музыканты спали, не выпуская из рук инструментов, а слуги стояли неподвижно, как часовые на страже, и с их рук свисали скомканные полотенца. Накойя со стуком задвинула дверную створку; на ее морщинистом лице было явственно написано омерзение. Как благодарна она была судьбе, за то что властитель Седзу не дожил до этого дня и не может увидать, как Бантокапи, нынешний властитель Акомы, лежит в таком состоянии, когда его жена, вытерпев столь долгие муки, принесла ему здорового сына и наследника.

Глава 9. ЛОВУШКА

По дому разнесся нетерпеливый рык:

— Мара!..

Она вздрогнула и невольно бросила взгляд на колыбель, стоявшую рядом. Маленький Айяки сладко спал, не потревоженный отцовским выкриком. За те два месяца, что он прожил на свете, младенец привык к шумным возгласам Бантокапи и, наверное, мог бы спать даже под раскаты грома.

Мара вздохнула. Мальчик пошел в отца: с крепеньким тельцем и большой головкой, из-за которой Мара претерпела во время родов столь тяжкие муки, что уже мечтала о смерти как об избавлении. Раньше она даже представить себе не могла, что бывает подобное истощение всех сил. В свои восемнадцать лет она чувствовала себя древней старухой и никак не могла избавиться от ощущения беспредельной усталости. Первый взгляд на рожденного ею сына не принес радости. Втайне она надеялась увидеть красивого, гибкого ребенка — такого, каким, вероятно, был во младенчестве Ланокота. Вместо этого Бантокапи подарил ей круглоголового зверька с красным морщинистым личиком… ни дать ни взять, Крошечный старичок. С первого же момента, когда его легкие наполнились воздухом, он показал, что может орать не хуже родителя; и взгляд у него бывал таким же сердитым. И тем не менее, когда Айяки засыпал, Мара не находила у себя в сердце иных чувств к нему, кроме любви. Он и мой сын тоже, думала она, и у него в жилах течет кровь его деда. Задатки, которые он унаследовал от Анасати, можно будет подавить с помощью воспитания, а задатки Акомы — выпестовать и взлелеять. Он не будет таким, как его отец.

— Мара!..

Раздраженный зов Бантокапи прозвучал совсем близко, и в следующее мгновение стенная перегородка детской комнаты отъехала в сторону.

— Вот ты где, женщина! А я тебя по всему дому ищу! Бантокапи вошел в детскую, хмурый, как грозовая туча.

Мара поклонилась, чрезвычайно довольная, что получила возможность отложить в сторону рукоделие:

— Я была с нашим сыном, муж мой.

Выражение лица Бантокапи смягчилось. Он подошел к колыбели, где лежал младенец, теперь уже проявлявший признаки беспокойства. Бантокапи протянул руку к сыну, и Мара на мгновение испугалась: ей показалось, что муж сейчас начнет ерошить малышу волосы, как он любил обычно проделывать со своими собаками. Однако мясистая рука властителя лишь осторожно расправила сбившуюся простынку. Этим жестом молодой отец даже снискал мимолетную симпатию жены, но она тут же отогнала неуместное чувство. Хотя Бантокапи и носил мантию Акомы, он был сыном Анасати, давнего и весьма сильного врага Акомы. Забывать об этом Мара не смела. И скоро настанет срок перемен.

Подчеркнуто тихим шепотом — хотя в этом не было необходимости — она спросила:

— Что тебе угодно, муж мой?

— Я должен отправляться в Сулан-Ку… э-э.. по делу. — Бантокапи выпрямился и постарался всем своим видом показать, насколько его не привлекает эта вынужденная отлучка. — К вечеру я не успею возвратиться и, вероятно, завтра тоже.

Мара поклонилась, изображая полнейшую покорность судьбе; однако от нее не укрылась поспешность, с которой удалился ее супруг. Ей не требовались долгие размышления, чтобы догадаться: в Сулан-Ку нет никаких «дел», которые требовали бы присутствия Бантокапи. Последние два месяца его интерес к делам неизменно шел на убыль и, можно считать, полностью иссяк.

Управление поместьем Акомы вновь сосредоточилось в руках Джайкена, и он постоянно докладывал Маре обо всем, что имело хоть какое-то значение.

Бантокапи еще пытался разыгрывать роль полководца и постоянно совал нос в дела гарнизона, чем только мешал Кейоку. Впрочем, его вмешательство ограничилось перетасовкой воинов: кого и на какой пост назначить. Но тут уж Мара ничего не могла поделать. Пока не могла.